|
И вдруг — словно дернул кто-то рычаг тормоза. Застыл перед нами интерьер. Не до игр теперь, начинаются самые серьезные испытания, и разговор идет серьезный и не повседневный. Контраст движения и неподвижности есть, в частности, выражение остроты конфликта между веселым, праздничным, естественным, как сама природа, самоутверждением — и предстоящей героине трагической оледенелостью чувств, мертвенным, противным живому естеству внутренним оцепенением, которое новый, строгий ритм предвещает, подобно теме рока в симфонии.
Одновременно это внезапное замедление ритма имеет и другое художественное назначение: те мирные, солнечные дни и минуты, оказывается, достойны быть запечатленными навек. В них надо вглядеться, как вглядываются в драгоценные полотна и монументы, каждый из них надо беречь, каждым бесконечно дорожить. Героиня об этом не задумывается, ей еще не известна цена мирной жизни, она не знает, что ей предстоит. Но авторы знают. Знают они и то, как бесценны души вчерашних мальчишек, идущих к подвигу. И кадр, при всей своей скромности, эстетически монументализирует, увековечивает ту жизнь, где сходятся воедино естественное самоутверждение молодости и столь же естественное самоотречение.
Оттого так торжественна композиция кадра — точно фотография на память, на долгие годы: стоят они, два завтрашних фронтовика, а посредине — она, мирная, вся светлая. Сняты они по грудь или по пояс, и не видим мы темной будничной юбки Вероники (день-то будничный), видим лишь ее кофточку, белую, как свадебный наряд, о котором они с Борисом мечтали; а только что оператор показал висящий на стене портрет молодых из-под венца — старый портрет в овале: флердоранж, фата и белоснежное платье невесты, луч солнца упал на фотографию, как раз на подвенечное одеяние.
Фотография на стене — и вот, словно фото, симметричен кадр с тремя героями, уже одной этой симметрией контрастирующий со стихийной, асимметричной композицией большинства кадров С. Урусевского. Так и стоят они втроем, и Вероника в своей выделяющейся ярко-белой одежде и с празднично яркими глазами, как идеал мира, освещает и освящает братство мужчин, скрепляет его. Она — в центре. Их лица обращены к ней. А поэтому и мы, зрители, невольно должны сосредоточить свой взор на ней, на главной героине — а в результате и на главной проблеме фильма, на главных его идеях, ибо связаны они не со Степаном и даже не с Борисом, а прежде всего с нею.
И обратите внимание, как точно, выверенно решен художником Е. Свидетелевым интерьер и как он снят. Ровная, гладкая, без всяких узоров и цветов на обоях, степа стоит не как-нибудь косо, а прямо перед объективом, стоит нейтральным фоном, задником. Сейчас мы не видим ни пола, ни потолка, ни мебели. (Вернее, есть еще печка, чтобы не было нарочитости, но она сделана незаметной, совершенно сливающейся со стеной.) Опять — как в мастерской фотографа, вешающего позади вас простыню. Создатели фильма словно говорят героям: замрите, не шевелитесь, пусть будет зафиксирован, пусть останется в памяти этот момент, переломный, значительный, — подобно моменту, запечатленному на старом портрете новобрачных. Начинается новая полоса жизни.
И только в глубине — широкая дверь, откуда пришел и куда потом уходит Степан. А чуть позже уйдет и Борис — навсегда. Эта широкая дверь в широкий мир — все время за спинами героев, все время напоминает о том, что жизнь не замкнута стенами уютной комнатки. www.morenovalleytowingpros.com
|
